09.11.2016 00:27

Кто бы мне подсказал: есть здесь опция редактирования? Спасибо.

09.11.2016 00:17

Всё возвращается на круги своя Библия: Ветхий Завет. Отчий дом. Хатка всё ещё пусть роменькая, изборождённая орщинами-трещинами, но стоит родимая, хотя и утомлена невероятно. Никто её, как бывало, ни подмажет, ни побелит, ни одкрасит. Вот и знакомая калитка. Всегда нараспашку, нынче замкнута. Впрочем, через колючую проволоку росматривается дворик, некогда зелёный с дочиста выметенными дорожками и с неизменной кучерявой травой по обочине, как мне казалось, не произрастающей нигде на свете, как только здесь, на Кубани. Тропинка, бывало, сбрызнута колодезной водицей. Дочего памятен въедливый запах рибитой пыли... А вот и огромная клумба Марьи Порфирьевны. Ныне она громоздится свалкой. Рядом незнакомые люди, словно серопыльные тени давно ушедших в мир иной и посему потерявшие человеческий облик. Как ярки были цветы и густы зелёные травы, всё больше лекарственные, заботливо взращённые нашей Марьей-кудесницей на этом клочке, выделенном ей негласным дворовым старостой, дядей Лёшей, за глаза завистливо прозванном «кулаком», оттого что жил на «широкую ногу». А всё потому, что работал сверх меры, да и своих домочадцев гонял как сидоровых коз. Соседям нерадивым тоже не давал спуску. Но Марью Порфирьевну уважал. Она лечила весь двор. «Ей сам Бог велел земли побольше выделить», – решил «хозяин». По-хозяйски пёкся он и о нашей общей саманочке. Ведь в ней проживало пять семей. Свою долю в одно оконцо мама регулярно подмазывала горстью цемента с песком, смешанным с конским навозом и известью с последующим выбеливанием неров- ных стен. – Энергичней! Вдавливай щётку в стену, – учила мама, – тогда не будет просветов и полос. Сажей чернили низ дома у земли. Это был завершающий штрих. Он подчёркивал ослепительную белизну хаты. Ставеньки обретали всегда голубой цвет. Вот только крылечко, размытое очередным наводнением, да прохудившуюся крышу оправлял дядя Лёша. Ловко взгромоздившись на громыхающую кровлю, он начинал работу. Поначалу посвистывал, но вскоре начинал чертыхаться и, видимо, как-то обжёгшись горячей смолой, огласил квартал воплем: – Давай-ка по-быстрому тряпки да покрепче; отрепья брюк,что ли, но ни бинт же на палец …, – не забыв для убедительно-сти перечислить весь чёртов род, начиная с чей-то матушки. – Где взять мне брюки, если папины уже перевелись на ту же крышу… Да и папы давно нет… Спускался молча. А по прошествии времени, как-то совсем не к месту, смущённо смотря в сторону и смягчив свой командный тон, по-отечески дотронувшись плеча, проговорил крякнув: – Изрыла весь двор своими кладами. Было бы, что там прятать, да и пацаньё всё у тебя разрывает. Сплошной беспорядок. Вот тебе клочок земли – посади что-то путное, – и, предвидя воз-ражение, торопливо добавил, – не тронут… В это время огромная неопрятного вида тётка, смилостивившись, была готова пустить меня во двор, который, по сути, давно канул в небытие вместе с его обитателями. В дверях появилась босоногая девчушка с растрёпанной косичкой, и я, перемигнувшись с ней, словно сама с собой, направилась к лавочке, на которой часто сиживала с Прасковьей Моисеевной. Увы, ни лавочки, ни некогда высоченной старой шелковицы с вечно падающими плодами на наши головы… – Лёшка, да срубишь ты, наконец, эту отраву-шелковицу?! Будь она неладна…, – донёсся шепелявый говор Моисеевны. В тoт же миг её руки хватают меня за волосы и, окунув ладонь в ведро с холодной колодезной водой, размашистой шершавостью моет чумазое лицо. Я фырчу, увёртываюсь, но она шлё-пает по губам и велит больше не подбирать эту заразу. А сына-Лёшку всё же заставит срубить щедрую шелковицу, заодно и «мои» клёны. – Дались они тебе. Где ты в сущем сорняке увидела красоту? Одна темень от них в хате, да мусор от твоих «самолётиков»… Слыхано ли – всем быть на поводу у этой девчонки… Кто бы мог предположить, что пожелание Моисеевны осуществится. Нынче всматриваюсь в богатейшую зелёную флору города, и не обнаруживаю своего ясенелистного клёна. Зато буй-но произрастают в округе европейский и сахарный клёны. А мой родной с двукрылыми плодами и заострёнными, словно лан-цетники, листьями исчез вовсе. Принятый за зловредное из-за пыльцы, содержащей сильнейший аллерген, дерево было объявлено персоной нон грата в Краснодаре. Но в те отдалённые времена роскошные кленовые кроны, похожие на дивный зелёный покров, прикрывали неказистость халупки, а прозорливая Прасковья Моисеевна догадывалась о тяги детяти к прекрасному. Не потому ли она заботливо для начала промокла своим подолом капли воды на лице, смешанные со слезами и, присев рядом на скамеечку под ненавистной ей шелко-вицей, как ни в чём не бывало, продолжила своё сетование, но уже ласково и даже сочувственно. – Обещают снести нашу хату горемычную. Помнится мне саманный домик, что на углу Красной и Графской. Был он покрепче нашего. Смели его в одночасье, и поставили на том месте сущий дворец… Слёзы мгновенно высыхают, и я мечтательно представляю на месте нашей хибарки красивейшее здание в Краснодаре – дом атырбека Шарданова… Шли годы и десятилетия. Мои старушки-подружки уж давно ушли в мир иной, за ними их дети, заторопились и внуки. А хата, на глазах «разлагающаяся», всё ещё оказывается кем-то обитаема. Девчушка, появившаяся в дверях, припомнила моё босоногое детство, как бы возвратившееся на круги своя. СКИБИНА Людмила Васильевна Из кн.: Краснодарская элегия (этюды о пробуждении чувств). – Усти на Лабе: Ун-т Я.Е. Пуркине, 2016. – 160 с.: 22 ил.